class="empty-line"/>
Софья Борисовна Гирш, давно вышедшая на заслуженный отдых, была, по сути, на «Госфильме» едва ли не вторым лицом после всесильного Антона Ивановича Крохаля. Попав девочкой в эпизод у Якова Протазанова в «Бесприданнице», она так и осталась верной кино, точнее, его сумасшедшему, кочевому, братству. Увы, Софья Борисовна, в силу отсутствия некоего дара, так и не смогла поступить ни на один из актерских факультетов московских театрально-киношных ВУЗов, потому, движимая любовью ко всему живому, по настоятельной просьбе матери, окончила медицинский. Избрав себе профессию тонкую и деликатную, потребную не столько для женщин, как выяснилось, но и для любивших и разлюбивших их мужчин, не желавших иметь последствий любовной связи, она стала гинекологом. Окончив медицинский институт, отработав положенные три года в захудалой районной поликлинике, она легко устроилась на «Госфильм», где в те годы была своя клиника для работников сферы искусства. Она обросла клиентурой мгновенно — была умна, осторожна, профессионально внимательна и умела хранить тайны, но там, где нужно, она эти, же тайны искусно пускала в ход. За свои деликатные услуги денег она не брала. Точнее, так — она брала не деньгами. Вскоре, так или иначе, ей были обязаны все. Актеры, в те годы, избегающие публичного копания в своих бельевых корзинах, на суд зрителя выносили только профессиональные успехи. Пожалуй, лишь Марченко, со своей нашумевшей книгой «Виват, виват», чуть-чуть раздернула занавес, отделяющий публику от небожителей. К Софье Борисовне обращались уже за всем — за советами, за помощью в получении жилплощади, за рекомендациями — к кому, когда и стоит ли? Софья Борисовна, в скрипящем от крахмала халате и белоснежной шапочке, завязанной сзади на бантик, восседала за огромным столом, под стеклом которого хранились карточки многих и многих — с женами, без, с детьми, и просто так — удачные, от актрис, в шляпке, губки сердечком, и с подписью наискосок — «Софочке от Милочки», или в гриме — с надписью — «Несравненной»! — это уже от актеров. К моменту, когда ее опять вызвали на обморок, случившийся с Моной, Софья Борисовна имела неоспоримый авторитет во всех областях медицины. Медленно и важно, грудью вперед, она шла, как крейсер через льды, по коридорам «Госфильма» и величественно кивала встречным. За ней семенила бессменная её медицинская сестра Зоечка, с огромным фельдшерским саквояжем, принадлежавшим Зоечкиному деду, профессору медицины, врачу от Бога, что не помешало ему быть расстрелянному большевиками. А саквояж — остался. Зоечка так и прилепилась к всемогущей Софье Борисовне, и относилась к ней с придыханием и трепетом.
В павильон, где собирались снимать свадьбу, Софья Борисовна вплыла и сделала знак рукой — музыку тут же выключили.
— Поднимите, приказала Софья Борисовна, — уложите девочку на скамейку. — Принесли скамейку. — Стул! — Принесли стул. Врач оттянула веки, послушала пульс, сердце, отметила про себя, что кожные покровы влажные и холодные, пульс замедлен до 40, а сердце — вот, с сердцем было непонятно. Оно еле билось, точнее — практически не прослушивалось. — Знаешь, что, — она обратилась к Псоу, — мой совет один. Ей нужен отдых. Но не больница. Уход, но не сиделка. И вообще — это — не медицинский случай. Я тебе так и скажу. А ты — думай.
— А сейчас — что? Псоу посмотрел на лежащую на кушетке, как на надгробьях рыцарей, Мону Ли.
— Да ничего. Укройте ее одеялом, поспит — встанет. И, — врач поманила пальцем Псоу, — заканчивай с фильмом. Это тебе МОЙ совет. Заканчивай. Иди, кстати, я тебе давление померю, — Софья Борисовна поплыла назад, в кабинет. Опершись о руку Псоу, она шла тяжело — возраст, нервы, нервы… В кабинете она усадила Вольдемара, защелкнула на манжете крючок, нагнала воздух, посмотрела на шкалу тонометра, и сказала, — тебе поберечься надо. Да-да, не спорь. И с девочками поосторожнее.
— Соня, ты о ком? — Псоу потирал затекшую руку.
— Я о твоих ассистенточках, о них.
— Да откуда ты-то? — Псоу просто взвился к потолку.
— Я, мой милый, в этом гадюшнике знаю всё. Или, почти всё. Все жертвы твоего неуемного темперамента рано или поздно приходят именно ко мне, — Софья Борисовна подошла к застекленному шкафчику, и знакомый запах спирта выплыл в форточку. На, выпей. И я — выпью. Вот, хочешь моего мнения? Ты зря взял эту Мону-Лизу, зря. Она тебе фильм вытащит, не сомневайся. Тебе ж не касса нужна, тебе звание нужно. А с девочкой — скандалы. Хвосты нехорошие. Темная девочка. Не наша. Она здорова. Ну, кроме аденоидов, у нее точно — ничего. Она, — Софья Борисовна пошевелила пальцами, — нечто вроде нашей Лилит.
— Ты думаешь? Значит, Лолита — отсюда? Псоу присвистнул.
— Отсюда, отсюда. Нахема, это у нас. Девочка — кто? Монголка? Казашка? Не знаю, — соврал Псоу, — откуда-то из тех мест.
— Оно и понятно. Она губит тут все вокруг себя, не зная об этом.
— Соня? — Псоу изумился, — ты, что занимаешься каббалой?
— Да брось, это все откуда-то с детства, бабушка пугала на ночь. Какая каббала в СССР, о чем ты? Я врач, но я больше, чем врач. Как я вижу, что у тебя больна печень и барахлит сердце, я вижу — что от человека исходит. Я не назову это добром, или злом. Но я понимаю, где нужно отойти, а где — приблизиться. Я вижу твое имя — Велвел, а ты зовешься дурацким Вольдемаром.
— Никогда о тебе такого не знал, — Псоу даже покраснел.
— Это все — наблюдения над жизнью. — Софья Гирш погладила Псоу по руке, — нужно уметь видеть, и все. И думать. Никто не хочет думать, все хотят только получать. И я тебе скажу еще — эта девочка пустила корни в твою жизнь. Ступай, у меня еще народные в очереди, и два композитора. Целуй в щеку, и помни — думай, думай!
Вольдемар вышел из кабинета, постоял, закурил и медленно пошел в монтажную.
Мона Ли пришла в себя в тот же вечер, ее оставили в директорской приемной, и, проснувшись, она совершенно ничего не помнила, только звон колокольчиков — этот звон она будет слышать теперь — всегда.
Вечером был небольшой банкет в кафе «Госфильма», Псоу торжественно объявил, что приступает к монтажу и озвучанию, все выпили Шампанского и отправились догуливать — кто куда.
К Новому году почти закончили монтаж. Псоу не удержался, и разнес ташкентские съемки по другим эпизодам, так, что создалось ощущение постоянного присутствия каравана — впрочем, это неожиданно дало нужный колорит. Мона Ли была великолепна.
— Ей даже играть ничего не надо, — ахали Мара и Клара, — первый раз видим, чтобы так камера любила начинающую актрису… Клара, а ты помнишь? — и они, перебивая друг дружку, принялись перечислять громкие и забытые имена. Смотри, ох,
